Облачный дом

барак, который они весной покидали, чтобы и у других была возможность выжить. Сам Ларец был квадратным поселком, с прямыми как просеки улицами, в середине был полустанок, на который раз в неделю приходил поезд из Томска, рядом были бараки, а дальше шли дома, которые отстраивали поселенцы - отец начал строиться как только обустроил комнаты в бараке и убедился, что мать потихоньку начала поправляться. Каждый день мы таскали из леса бревна, стругали, рубили, пилили и собирали - и через две недели у нас уже был сруб, которому еще долго предстояло превращаться в настоящий дом. К зиме была готова крыша, местный мастер сложил печь, каждый день мы делали что-то новое. Если бы не соседи, которые помогали как могли мукой, мы бы наверное никогда б не смогли доделать его.

Следующей весной мы уже переехали в новый дом, отец занимался хозяйством, а старшие устроились на работу на местный заводик. Я помню как в первый раз пришел на завод, меня, выросшего в селе поразил масштаб и сложность происходившего там - везде были переплетены трубы, из которых некоторые были горячими, другие - холодными, везде что-то вертелось, стучало, ревело, скрипело и тряслось. Я ходил завороженный этим чудом, и меня постоянно сбивали рабочие, носившиеся по цеху. Найдя кабинет цехового мастера, я постучался, вошел и представился, мастер кажется даже не запомнил мое имя, он показал мне шкафчик в раздевалке, наклеил на него бумажку с моей фамилией, выдал мне рабочую одежду, сделал какие-то записи и отдал меня бригадиру, который весь день гонял меня словами "бери вон то - неси туда", в каске и рабочей одежде я был неотличим от всех остальных рабочих завода - так же бегал туда-сюда, неся на плече что-либо, как мураши таскают свои палочки, одни тащат в одну сторону, другие - то же самое обратно, внешне в этой суете не было никакого смысла, просто шум, пыль и беготня. Однако все на заводе подчинялось одному делу - откуда-то бралось сырье, кто-то обрабатывал его, кто-то делал заготовки, кто-то точил, пилил, сверлил, кто-то укладывал все на складе, чтобы когда во вторник приедет поезд - загрузить на него то, чем завод жил всю эту неделю.

Начав работать я вдруг столкнулся с ощущением, что меня что-то ведет, я не сам принимаю решения, а как будто летаю за собой и смотрю кинофильм. За полгода я стал из мальчика - таскальщика сначала токарем, через год я был уже бригадиром.. руки сами знали что делать, слова сами приходили на язык - казалось что не надо было думать вообще! Я очень тревожился, потому что привык полагаться на себя, и всегда был уверен что сам являюсь распорядителем собственной жизни, а теперь выходило что все получается само собой, и я даже вроде как не нужен. Тогда я решил что никогда и ни при каких обстоятельствах не позволю себе плыть по наваждению.

Когда началась война, я уже был старшим цеховым мастером, и почти все мужчины ушли на фронт, а вместо них на завод пошли работать женщины. К нам привезли станки, на которых изготовляли патроны, мины и снаряды. Мне как мастеру пришлось остаться, у меня работало три сотни женщин, одна из которых стала впоследствии моей женой.

В шестидесятом году Ларец был уже довольно большим городом, мой завод разросся, и на нем работало уже почти полторы тысячи человек, это был огромный слаженный механизм, который производил все что было необходимо району и партии. Я уже четыре года был директором, и день ото дня дел у меня прибавлялось. Жизнь становилась все более сложной, обрастала связями, разговорами, документами и правилами, я снова стал чувствовать что теряю контроль над собой! мои дела вели меня почти независимо от меня, мои родители уже умерли, братья и сестры частью жили в старом доме, частью разъехались по стране, мой старший сын работал на моем заводе, жена распухла от родов и становилась все несноснее - она страдала от того, что не смогла удержать свое тело красивым, от того что дети становились все более независимыми от нее, и от того что я пропадал на работе сутками. У меня было все мне необходимое, кончились большие цели, ради которых стоило бы бороться дальше, а проблем только прибавлялось. И наконец я помянул черта и бросился с головой в приятное и мягкое забытье, зная что тело мое прекрасно может ходить без меня, говорить и приказывать, может погладить жену, может вести автомобиль... а сам я превратился в собственную тень. Временами я как бы выныривал из своей головы, но раз за разом это было все труднее, не в смысле труднее выныривать, а просто мне совсем не хотелось этого делать. Я начал очень быстро стареть, я даже научился прямо видеть что же вело меня все эти годы - как маленькие ниточки, протянувшиеся ко мне и от меня, которые дергал я и за которые дергали меня. Я был всего лишь еще одним механизмом в гигантской и совершенной человеческой машине. В семьдесят пятом году я похоронил жену, ушел на пенсию и уехал вот сюда, построил эту сторожку и женился на своей теперешней супруге.

Старик замолчал, посидел так еще минуту, потом забил трубку, закурил. Мы с Шуркой молчали, подавленные чувством огромной жизни за плечами Петюнича. На нас потихоньку опускался вечер, птички сбавили скорость мельтешения, паутина стала невидимой, мураши теперь двигались в одном направлении - вниз. Каркасс неожиданно спросил:

А как это? Чувствовать ведение.

- Просто. Просто понимаешь однажды, что ты вроде как ни при чем, и все что вокруг тебя происходит, уже как бы от тебя совсем не зависит. Становится страшно, потому что сначала делаешь, а потом пытаешься понять, зачем.

- А что делать, как от этого спастись?

- Заяц как-то испугался собственных ушей. Бегал от них весь день, да так и не убежал. Так и тебе от себя не сбежать. Научись жить с этим, и не позволяй себе и своему времени бесцельно течь.

Было уже около девяти вечера, ноги мои уже вполне могли ходить прямо, да и появившиеся комары сделали сидение на лавочке занятием больше героическим нежели занимательным. Попрощавшись с Петюничем, мы отправились в сторону дороги, и застопив грузовик, через полчаса были дома.

С того времени уже прошло почти десять лет, в нашем деревенском доме случился пожар, и мои родители не найдя сил его восстанавливать продали участок. Что случилось с "деревенскими" детьми я не знаю, поскольку до сих пор их не видел. Сердечный мой товарищ Шурка, которого все звали Каркассом поступил так же как и я, в университет, потом так же как и я из него вылетел, но не смог найти в себе слов и силы объясниться с родителями и предпринял самый простой с его точки зрения шаг - попросту исчез. Его разыскивали родители, его разыскивал военкомат, его разыскивал я и другие люди, которые были с ним знакомы. Но Каркасс решительно и полностью порвал с тем, что имел, и начал совершенно другую жизнь.

© Lukas 1999-2002

См. так же:

• Есть только миг
• Фантомная боль